Естественный интеллект

Какие направления научных исследований считаются сегодня наиболее перспективными? Каким профессиональным требованиям должен соответствовать современный специалист? Как происходит сегодня диалог науки и бизнеса? На эти и другие вопросы в неформальной беседе ответил старший советник по науке и инновациям Представительства ЕС в России Ричард Бургер.

Какие изменения происходят в научном сообществе в Европе? Как изменилась сегодня глобальная роль науки в целом?

Одним из фундаментальных системных изменений для европейской (как, впрочем, и для мировой) науки за последние 15–20 лет стал отход от традиционной категоризации и классификации науки по дисциплинам (математика, физика, точные науки, социально-гуманитарные науки) к постановке вопросов вокруг глобальных вызовов, проблем, с которыми сталкивается современное общество. Например, как мы в будущем будем обеспечивать себя энергоносителями, как полностью перейти на «зеленые» технологии, или как подступиться к общемировым демографическим, миграционным, транспортным проблемам. Стоит отметить, что наряду с традиционными вызовами общественного характера все отчетливее проявляются вызовы технологические, то есть возникающие в связи с появлением и развитием новых технологий. Именно технологические тренды (роботизация, например) несут в себе наиболее серьезные возможности и угрозы одновременно. Кроме того, все сильнее проявляется дисбаланс между возможностями новых технологий и существующей, появившейся за последние десятилетия технологической инфраструктурой, которая пока не позволяет новым технологиям полностью раскрыть свой потенциал. Появляются новые продвинутые гаджеты, развивается Интернет вещей, мы можем управлять холодильником (и даже домом) на расстоянии, но, как правильно заметил один из спикеров на пленарном заседании прошлогоднего форума «Открытые инновации» в Москве, нам не хватает высококвалифицированных электриков, которые могут все эти устройства правильно настроить и, если необходимо, починить. Иными словами, присутствует так называемая технологическая новизна, но хромает ее жизнеобеспечение. На еще более фундаментальном уровне имеющаяся инфраструктура зачастую задает рамки, даже предопределяет и тем самым тормозит развитие новых технологий в тех случаях, когда воплощение новой идеи становится слишком сложным или дорогим по причине ее несоответствия тем условиям, которые может эта инфраструктура предложить. То есть возникает так называемый lock-in effect.

Сегодня необходимо крепко задуматься об идентификации потенциальных вызовов и междисциплинарной кооперации экспертов (промышленных, технических и других), напрямую не связанных с исследованиями в данной конкретной сфере. Раньше были отдельные дисциплины, сейчас на первый план вышли большие вызовы (grand challenges). В этой связи неудивительно, что мы видим устойчивый тренд к междисциплинарности.

В современном мире наука находится под большим давлением со стороны общества. В стремлении преуспеть в глобальной технологической гонке общество в лице национальных государственных структур, финансирующих научные исследования, ожидает от ученых практических результатов. При этом уровень ожиданий зачастую увязан с избирательными циклами. В то же время во многих научных исследованиях результат предугадать очень трудно, и задача общества — понять и верно воспринять природу научного процесса. Есть такое определение, по-английски это очень элегантно сказано: science is a process of going down alleys to see whether they are blind (или research is the process of going up alleys to see if they’re blind.), то есть научные исследования — это как ходить по улицам, чтобы узнать, заведут ли они тебя в тупик. Результат вообще может состоять в полном его отсутствии. Это тоже показатель. Или же он будет, но очень нескоро. Многие из тех достижений, которыми мы сегодня пользуемся, появились благодаря научной работе столетней давности. Вспоминаю: когда занимался математикой, специалистов по теории чисел зачастую не воспринимали всерьез. Это была такая экстравагантная деятельность «в башне из слоновой кости». Но с появлением смартфонов и других личных устройств для коммуникации теория чисел, имеющая ключевое значение для кодирования, приобрела широчайшее практическое применение. 40 лет назад никто об этом не задумывался.

Очень важным событием для европейского научного сообщества стало создание Европейского исследовательского совета (ЕИС). Впервые на панъевропейском уровне была создана организация, которая финансирует не объединения научных коллективов (как было в предыдущие годы), а распределяет индивидуальные гранты. Схема во многом похожа на российские мегагранты. Конкурсы объявляются не только в Европе, но и по всему миру. В 2007 году, сразу после создания, организация получила серьезное финансирование — 7,5 млрд евро (на период 2007–2013 годов). Это огромный знак доверия. ЕИС — институциональное воплощение нового принципа, при котором финансируется не организация, а конкретный ученый, то есть человек со своей иногда гениальной, но часто безумной идеей. Это очень важный момент. Европейский исследовательский совет старается финансировать потенциально прорывные исследования. Ключевое слово — потенциально, то есть где результат неизвестен и не определен. Но эти потенциальные результаты могут иметь системное влияние на ту или иную область науки или жизни общества в целом. И это оправдывает вложение денег налогоплательщиков.

Сейчас акцент делается на научных исследованиях, которые помогают решать глобальные проблемы (grand challenges). Какова в этом роль фундаментальной науки?

Сегодняшнее понимание научной деятельности существенно отличается от понимания 30–40-летней давности, и точного разграничения между фундаментальной и нефундаментальной наукой уже нет. Лично мне нравится, что в России научную деятельность не так давно стали разделять на три основных направления: фундаментальную науку, прикладную и поисковую. Появление последнего понятия для меня означает, что научное сообщество и научные управленцы ясно осознают, насколько трудно сегодня сегментировать научную деятельность. Ничего удивительного в этом нет: Леонардо да Винчи и Микеланджело в свое время были просто исследователями природы. Как можно категоризировать их работу? Кто они: физики, химики или биологи? Они изучали все, что их окружало. Специализация стала проявляться позднее, в русле тенденций развития научной мысли и создания университетов, где часто проводилась жесткая граница между дисциплинами. Сейчас мы наблюдаем обратный процесс. Похоже, со временем все сольется в одно большое целое, во многом благодаря самому научному процессу, так как не только исследования, но даже создание новых материалов и технологий ведется уже на атомном уровне. 

Яркий пример — новые технологии с комбинированным применением искусственного и биологического материалов. Или имплантация микрочипов. Все идет к тому, что следующие поколения людей будут «чипованными». Едва ли люди будущего отвергнут возможность таким образом усилить, например, свои интеллектуальные способности. Вопрос спорный с морально-этической точки зрения. Но мы видим, как изменился, например, телефон, который из средства связи превратился в собеседника. Кстати, про телефоны (теперь смартфоны). Эволюция «мобильных» технологий демонстрирует нам: то, что 50 лет назад считалось фундаментальной наукой, сегодня имеет весьма прикладной характер. Еще важно отметить, что для эффективного научного процесса важно сочетание соперничества с сотрудничеством. Зачастую соперничество важнее. Например, социально-гуманитарные науки интенсивно развиваются благодаря полемике.

Сегодня конкурентоспособный специалист должен владеть одной, двумя, а то и тремя профессиями. Как реагирует на эти вызовы современная образовательная система?

Университеты не так быстро перестраиваются. Конечно, они не собираются отказываться от факультетов физики, биологии и так далее, но сегодня вузы активно предлагают курсы по параллельным дисциплинам, чтобы студенты хотя бы ориентировочно знали базовые понятия, идеи, направления других областей научного знания. Междисциплинарное проникновение есть почти везде.

На ваш взгляд, каковы сегодня запросы бизнеса к науке и наоборот: науки к бизнесу?

Уверен, что интерес бизнеса к фундаментальной науке недооценен. Бизнес не настолько близорук, чтобы вкладывать деньги лишь в то, что принесет результат завтра-послезавтра.

Мы видим на многих примерах, что бизнес разными способами вкладывает в то, что на традиционном языке зовется фундаментальной наукой. Бизнесу нужна наука даже не завтрашнего, а послезавтрашнего дня. Конечно, речь идет, в основном, о крупном бизнесе. Такие компании финансируют и даже создают кафедры под своим именем, содержат профессуры без требования гарантий молниеносного результата. Во многих странах, в том числе в России, есть примеры, когда большие промышленные компании вкладывают существенные финансовые средства в бюджеты различных научных фондов. При этом никто не выдвигает каких-то специфических требований и не ограничивает исследования исключительно соответствующей отраслевой тематикой. Они просто финансируют научные исследования. Это интересный факт.

Вообще, заинтересованность бизнеса в науке гораздо шире, чем принято считать. Стратегию большого бизнеса применительно к науке часто можно сравнить с экономической политикой небольших в промышленном отношении стран. Казалось бы, зачем маленькой стране содержать ученых, целые институты и лаборатории, когда можно просто купить технологии? Логично и экономно. Но есть одно «но»: если однажды выпасть из мирового исследовательского процесса, вернуться будет очень сложно, почти невозможно. Необходимо быть в гуще событий, среди тех, кто думает на далекую перспективу. Сегодня малейшее отставание грозит через десять лет перерасти в критическую неспособность не только наверстать упущенное, но и внедрить новые технологии в собственное производство на потребительском уровне.

Какие научные направления, по вашему мнению, можно сегодня рассматривать как наиболее перспективные?

Само понятие «направление» слишком ограничивает наше мышление. Все гораздо сложнее и очень быстро меняется. Сегодня люди все меньше хотят думать о конкретных направлениях — фокусируются на решении конкретных проблем. И нам не так важно, откуда именно придет решение, но важно, чтобы оно работало на перспективу. Кстати, одна моя коллега очень точно сформулировала эту мысль: «Вызовы сегодняшнего дня — это рынки завтрашнего дня».

В то же время, если говорить о конкретных перспективных направлениях, можно назвать, например, технологии утилизации мусора, прежде всего из пластика: в океане плавают целые искусственные острова, состоящие исключительно из него. Помимо этого есть еще и ядерные отходы, и космический мусор — проблемы, которые будут занимать нас еще долгое время. Следующая волна мусора будет состоять из отходов композитных материалов. Сейчас ученые активно занимаются их созданием, а как их утилизировать — большой вопрос. Все вызовы будущего, но ответы искать надо сейчас.

Еще один важный момент. Говорить о перспективных направлениях в какой-то мере недальновидно. Настоящие научно-технологические прорывы — это почти всегда что-то принципиально новое. Например, электричество получили не благодаря тому, что совершенствовали свечки. Автомобиль изобрели не после апгрейда лошади с повозкой. Я почти уверен, что все предсказания по поводу перспективных направлений лет через 50 мы будем считать наивными. Потому что через несколько десятилетий у нас будут такие вещи, которые сейчас даже не можем представить. К примеру, развитие искусственного интеллекта вкупе с разработкой различных биологических и небиологических материалов может привести к пересмотру самих понятий «человек», «личность» и прочих. То, что недавно казалось научной фантастикой, скоро будет научным фактом, и последние результаты теста Тьюринга тому яркая иллюстрация.

Но давайте вернемся к реалиям дня сегодняшнего. Если взглянуть на весь ландшафт европейских научных сообществ, научных институтов и учреждений, которые финансируют и поддерживают науку, мы увидим самые разнообразные возможности для исследователя. В Европе есть частные и государственные венчурные фонды, есть программы, которые финансируют инновационную деятельность, прикладную и фундаментальную науку. Европейский исследовательский совет финансирует целый набор всевозможных исследований, при этом мы не ждем прорыва от каждого из проектов. В целом мы можем гордиться тем, что у нас есть такой разветвленный инструментарий механизмов поддержки науки.

Любые научные исследования — весьма деликатный процесс. До какой степени он поддается внешнему управлению? 

Научный процесс отличается тем, что он спонтанный, непредсказуемый, как работа художника. Вместе с тем научный процесс состоит из логического, методологического, методического и прочих подходов. Он строится на логике, на вычислении, на возможности управлять своими мыслями, поэтому зачастую в обществе возникает ложное ощущение, что научный процесс как таковой может быть управляем. Но это не так. Конечно, вы можете его анализировать или задавать рамки: временные, институциональные, материальные, какие-либо другие. Вы можете выбирать площадки и лаборатории исследований, выделять гранты — все это создает лишь иллюзию управляемости. На самом деле научный процесс загорается и живет в своей собственной логике, изредка оборачиваясь на заказчика. История советской науки этому хороший пример. Почему она была такая успешная? В стране, которая была во многом закрытой, ученым в наукоградах давалась большая свобода действий. Это было очень важно.