журнал стратегия

#журнал стратегия

Удержать на плаву

Год назад российские СМИ практически ежедневно обсуждали цены на нефть. Затем ОПЕК и страны, не входящие в картель, заключили соглашение, цены выросли, ажиотаж прошел. Но прогнозы экспертов все такие же неоднозначные. Тем более, к концу 2018 года срок соглашения истекает. Аналитики пророчат и 50 долларов за баррель, и 100. Как обстоит ситуация на нефтяном рынке, Журнал Стратегия обсудил с президентом Союза нефтегазопромышленников России Геннадием Шмалем.

Как вы оцениваете ситуацию на нефтяном рынке? Какие проблемы нужно решать российскому нефтегазовому сектору?

С одной стороны, санкции существенного влияния на деятельность нефтегазового комплекса не оказали, добыча нефти стабильная: 547–548 млн тонн два года подряд.

Добыча газа даже выросла в 2017 году. Спрос в том числе спровоцирован достаточно жесткой зимой в Европе: количество объемов закупок увеличилось — экспорт составил более 93 млрд кубов газа.

Тем не менее проблемы остаются. Первая — старение основных фондов российской нефтяной и газовой промышленности. Это касается и промысловых объектов, и транспортных артерий. По данным «Газпрома», на сегодняшний день газопроводы израсходовали свою мощность на 67%, компрессорные станции — на 80%. В последние годы мы очень мало вкладываем в обновление инфраструктуры.

Нефтяные компании за рубежом инвестируют в модернизацию примерно 100 долларов на каждую добытую тонну. В России лучший показатель у «Сургутнефтегаза» — 60,5 доллара, все остальные компании — от 30 до 50.

Другой фактор — инвестиции в целом. Отдельные иностранные компании вкладывают в развитие 12–15 млрд долларов. В России же сумма инвестиций всех компаний равна 20 млрд долларов. А по моим оценкам, надо вкладывать по меньшей мере 40 млрд долларов, чтобы удерживать на плаву современный уровень добычи и сохранять в нормальном состоянии основные фонды.

Такие цифры — следствие другой проблемы, а именно нерациональной налоговой системы для нефтегазового комплекса. Наблюдается большой процент изъятия денежных средств. Например, в Норвегии он так же, как и в России, равен 70%, но высчитывают его из чистой прибыли, а не из выручки, как у нас. В результате компании оказываются в неравных условиях. Кому-то достаточно пробурить одну скважину, чтобы получить добычу 100 тонн в сутки, а кому-то необходимо 10. В итоге себестоимость может отличаться в несколько раз.

Правительство, конечно, предоставило льготы, но не все имеют к ним доступ. Такая позиция изначально убивает малые компании, которые в тех же США — одни из главных двигателей инноваций. Именно они создали сланцевую революцию. В Штатах их 8–10 тысяч, добывают они 45% нефти. В России малых компаний, включая сервисные, всего около 150.

Еще одна проблема связана с реальной оценкой запасов. По моим данным, в прошлом году было открыто 78 новых нефтяных месторождений с запасами примерно 78 млн тонн. Экс-глава Минприроды Сергей Донской заявил о приросте запасов в 550 млн тонн. Я их называю «запасы, которых нет». Искусственно повысили коэффициент нефтеизвлечения, вот и получилась такая цифра. А часть запасов, которые были списаны как нерентабельные, постепенно возвращают на балансы.

Конечно, технологии изменились, они влияют на ситуацию. Так, в США стала прибыльной добыча сланцевой нефти. Но для этого страна вложила 30 млрд долларов и потратила на развитие технологии 30 лет.

У нас есть похожая по типу нефть, добываемая на баженовской свите. Ее запасы, по разным оценкам, составляют от 20 до 150 млрд тонн. Только при существующих технологиях мы можем добыть лишь 3–4%, все остальное останется в земле. При инвестициях в 3 млрд долларов в разработку технологий мы получим 20 млрд тонн запасов. Но никто не вкладывает.

Слабые и разрозненные технологии — это следующий барьер. Каждая компания — «Роснефть», «Газпром нефть», «Сургутнефтегаз», «Лукойл» — самостоятельно работает над созданием инноваций. Но когда процесс раздроблен, масштабный эффект получить очень сложно.

В прошлом году Минэнерго сделало важный шаг — запустило Национальный проект по разработке баженовской свиты. Поручили его «Газпром нефти». Согласен, сегодня это одна из передовых компаний, но есть две другие, которые обладают релевантным опытом.

«Сургутнефтегаз» давно добывает баженовскую нефть, примерно по 500 тысяч тонн в год. Российская инновационная топливно-энергетическая компания («Ритэк») также работает на месторождениях баженовской свиты. Нужно было их подключить к Национальному проекту.

Есть масса проблем у нашего нефтяного и нефтегазового комплекса, которые требуют активного вмешательства государства. А у нас даже нет ни одного документа, в котором бы говорилось, что кто-то отвечает за обеспечение запасами полезных ископаемых. В СССР эта задача стояла одной из главных перед Министерством геологии.

На ваш взгляд, высокие цены на нефть — это хорошо или плохо для России?

Неоднозначно. Для нефтяных компаний высокая цена не плохо. Но беда большой цены в том, что она в любое время может упасть. Опять же, при высокой цене начинает снижаться спрос, так как закупщики ищут альтернативные источники за меньшую цену.

Низкая цена может привести к дефициту нефти. Например, при 40 долларах за бочку многие сланцевые месторождения просто не будут разрабатываться.

Я считаю, что цена на нефть должна быть разумной. Справедливая стоимость не только для России — 80 долларов. Сегодня много трудноизвлекаемых запасов и большую часть нефти, примерно 35%, добывают на шельфе, а это другая себестоимость. 80 долларов — это оптимум, который устроил бы всех: страны Персидского залива, РФ, США.

Хотя, учитывая нашу налоговую систему, для компаний в России нет разницы между 80 и 40 долларами, у них остается примерно одинаковое количество прибыли.

Минфин к 2020 году обещает снижение доли нефтегазовых доходов в федеральном бюджете до 33%. Считаете ли реалистичным такой сценарий, учитывая, что в прошлом году этот показатель равнялся 71%?

В первую очередь нам надо перестраивать структуру экономики. Есть мнения, что Россия сидит на нефтяной игле. Это в корне неверно. На ней сидят те, у кого нет таких запасов. Но нам нужно грамотно их использовать. Например, в Китае раньше было мало нефти. Сейчас они добывают около 220 млн тонн и покупают почти 400 млн. Они вторые по импорту нефти после американцев, но, думаю, скоро станут первыми.

Китай создал свой нефтехимический кластер, химический комплекс, который производит продукции примерно на 1 трлн 400 млрд долларов. Это больше, чем весь ВВП России. А в китайском ВВП это всего 20%. Для сравнения: наш химический сектор занимает 1,6% ВВП, производя примерно 80 млрд долларов, это в 20 раз меньше, чем в Китае.

Мы не можем сегодня делать композитные материалы, которые должны быть прочнее стали и легче алюминия. А из них строят подводные лодки, самолеты, машины. Вариант один — покупать. Поэтому нам надо менять всю структуру экономики, не только промышленного сектора.

Сейчас очень много говорят о цифровой экономике. Цифра поможет оптимизировать расходы, но пахать землю, растить хлеб и бурить скважины не будет. Впереди всегда стоит человек и его интеллект. В любом деле излишний фанатизм может все погубить. Цифровизация не спасет экономику и не обеспечит прирост ВВП даже на 5%. Только с помощью такого инструмента, как реальный сектор, «компьютер», который находится в голове человека, можно это сделать.

Как за три года изменилась ситуация с трудноизвлекаемыми запасами?

На данный момент нет четкого определения ТРИЗ. Последняя классификация была сделана в 1985 году. С тех пор многое изменилось, нужно обновлять понятия. Я могу назвать порядка 60–65% российских запасов трудноизвлекаемыми. По добыче ТРИЗ статистика также разнится. Приблизительная добыча — 70–80 млн тонн.

Но ТРИЗ бывают разными. Про баженовскую свиту уже говорили. В Татарстане и Удмуртии есть битуминозные песчаники, которые исчисляются миллиардами тонн. Коллеги из Татарстана ищут технологию добычи такой нефти. Есть уже наработки. Например, бурится две скважины: в одну подается пар, который снижает вязкость, через вторую идет добыча. Но пока технология находится на уровне промышленных испытаний и достаточно дорогая. Рентабельность возможна только при цене в 100 долларов за баррель.

Какова сегодня роль арктического шельфа?

Я считаю, что не надо спешить с добычей на арктическом шельфе. Во-первых, у нас нет подходящего оборудования, во-вторых, нет технологий добычи, в-третьих, не разработаны решения в случае разлива нефти. Уже прошло восемь лет с момента катастрофы в Мексиканском заливе, а ВР до сих пор не может рассчитаться, хоть и выплачено штрафов на более чем 60 млрд долларов. Климат теперь другой, зима стала холодная, так как Гольфстрим изменил свое направление. Эксперты связывают эти факты в том числе с аварией в Мексиканском заливе.

Если подобное произойдет на арктическом шельфе, нефть может уйти под лед. И мы не знаем, как ее потом ликвидировать. Это значит, погибнет все живое.

Я как-то проводил расчеты: один куб нефти в воде — это 200 гектаров на поверхности. А если разлив будет несколько миллионов тонн, как у BP, тогда мы угробим всю планету. Поэтому шельфовые проекты, безусловно, являются трудноизвлекаемыми и сейчас добыча там нерентабельна.

Как вы оцениваете результаты проекта «Ямал СПГ»?

По итогам прошлого года проект «Ямал СПГ» я бы поставил на первое место по значимости. Во-первых, это новое для нас направление. Во-вторых, трубный газ, конечно, дешевле, но имеет ограниченные возможности для маневра. Так, в 2009 году Украина перекрыла задвижку и пол-Европы оказалось без газа, замерзали болгары, итальянцы, румыны. СПГ более гибкий, его можно привезти куда угодно.

Еще пять лет назад я говорил о том, что климатические условия позволяют нам создать в Ямало-Ненецком автономном округе более масштабные мощности по производству СПГ.

Сегодня в мире наблюдается общая тенденция увеличения спроса на СПГ. Но нам надо торопиться, конкуренция растет.

Конечно, наше преимущество — это климат. Температура на Ямале -50, для СПГ необходимо -163. Поэтому нам, чтобы произвести СПГ, требуется гораздо меньше энергии, чем, например, Австралии. Но нужно занять нишу хотя бы в ближайшие пять лет. В связи с этим такие проекты необходимо максимально активно развивать. «Новатэк» в этом отношении заслуживает всяческой поддержки и похвалы.

По вашему мнению, каковы перспективы развития «Турецкого потока», «Северного потока — 2» и «Силы Сибири»?

Конечно, если мы построим «Турецкий поток» и «Северный поток — 2», то не сможем полностью отказаться от транзита через Украину. Но некоторые страны будут практически напрямую получать сырье. Все три проекта, несомненно, важные и нужные, несмотря на то, что они долгоокупаемые.

«Сила Сибири» окупится, наверное, лет через 40. Идея этого газопровода появилась еще 25 лет назад. К сожалению, руководство страны не поддержало ее, и очень зря. Сибири и Дальнему Востоку нужны подобные инфраструктурные проекты, которые создают жизнь вокруг себя. «Сила Сибири» пойдет по тем местам, где не ступала нога человека, затем там появится жизнь, поэтому его строительство оправданно.

К тому же в этом есть потребность у Китая. Перед ним стоит задача резко уменьшить использование угля для электростанций. Страна выбрасывает больше всех в мире вредных веществ.

Правда, мы опоздали со строительством примерно на 20 лет. Если бы создали его раньше, тогда китайцы не покупали бы газ у туркменов. Китай построил три газопровода из Туркмении, есть и часть узбекского газа. Если бы мы построили трубопровод в 1992–1993 годах, сейчас не было бы проблем с реализацией газа. А пока мы зависим от зимы в Европе. 

Дарья Кичигина, Владислав Кукушкин

анонсы
мероприятий
государство

Забота о репродуктивном здоровье поможет справиться с демографическими вызовами

 

#, ,
государство

Убедительная победа! Владимир Путин вновь избран Президентом России

 

#, ,