НЭП: от 1921 к 2.0

Нэпман Н. Власов в автомобиле перед собственным магазином (Ленинград, Садовая ул, 22)

Последние несколько лет в дискуссиях о модернизации российской экономики все чаще звучит термин «нэп 2.0». Корреспонденты Журнала Стратегия попытались разобраться, в чем состоит суть этого феномена и как он связан с новой экономической политикой, проводимой Советским государством в 1921–1929 годах – редком для России периоде, когда политика являла собой экономику в действии.

Союз ежа с ужом и кролика с удавом

Экономическое чудо или эксперимент по скрещиванию ежа с ужом — крайне дисциплинированное расточительство или стремление выиграть войну против бедности любой ценой, даже если она приведет к банкротству? Таков диапазон оценочных определений НЭПа в современном экономическом дискурсе. Любопытно, что при этом НЭП принято рассматривать исключительно как эпизод советской истории и напрямую связывать его логику с политикой «военного коммунизма». Между тем первые попытки преодолеть финансовый и военный кризис с помощью привлечения предпринимательских кругов к регулированию национальной экономики были предприняты еще царским правительством в разгар Первой мировой войны.

Сотрудничество с буржуазией позиционировалось имперскими властями как неизбежная временная мера и уступка оппозиции. С их точки зрения, ограничение слишком активных предпринимательских инициатив было оправдано из-за угрозы не столько власти самого государства, сколько политическим задачам войны. Дело мобилизации военной промышленности как никогда тесно объединило высшую администрацию, бюрократические круги и представителей крупного капитала — и лишь для последних этот союз оказался по-настоящему выгоден. Мало того, что 80 % производства работало на выполнение военных заказов, принося промышленникам колоссальные доходы (по сравнению с 1913 годом, к 1915 году почти в два раза выросли прибыли 791 акционерного общества, в 3,7 раза — прибыли банков), многие предприниматели не отказывали себе в доступе к административному ресурсу. Достаточно вспомнить, например, как Алексей Путилов, владея заводом и Русско-Азиатским банком, предоставлял своему предприятию кредиты под завышенные проценты и в то же время получал за размещаемые заказы авансы у казны, привлекая под них же более дешевые кредиты у Госбанка.

Сергей Есенин и Анатолий Мариенгоф

Когда к 1916 году вооружение и снабжение армии достигли должного уровня, государственный долг был так велик, а продовольственное обеспечение населения находилось в таком плачевном состоянии, что уже никакое вмешательство правительства в хозяйственную жизнь страны (ни твердые цены, ни «плановые закупки» и нормированное распределение продуктов) не могло разрешить кризис. Упадок сельского хозяйства и разрушение транспортной системы, товарный голод и обесценивание денег, приведшие к свержению монархии, Февральской революции 1917 года, Гражданской войне, установлению двоевластия Временного правительства и Петроградского совета, а потом и большевистскому Октябрю, год от года лишь усугублялись. Политика «военного коммунизма», выразившаяся в крайней централизации экономического управления, запрете свободных товарно- денежных отношений (которые, разумеется, ушли в подполье), привела еще и к полной остановке национализированной крупной промышленности и бегству капитала. Прежние владельцы массово отклоняли предложение большевиков управлять своими предприятиями в качестве «технических советников», отдавая всю продукцию государству. («Нас уговаривают самим организовать себе похороны по четвертому разряду — похороны, на которых труп будет править собственным катафалком», — горько пошутил на эту тему некий нефтепромышленник в разговоре с Йостой Нобелем.) Показательно, что в результате Первой мировой войны российская промышленность потеряла 29 % своей производительности, а по итогам революции, Гражданской войны и коммунистического переустройства — 57%. В условиях повсеместного голода, вызванного продовольственной диктатурой, родилась новая экономически активная сила — мешочники. Именно они спасли от голодной смерти крупные города (прежде всего Москву и Петроград), наладив продажу и обмен привезенных из южных районов продуктов на промышленные товары. Если поначалу мешочничеством занимались в основном демобилизованные солдаты и безработная молодежь, то к концу 1918 года в него включились все слои населения — в том числе знаменитости и богема. Анатолий Мариенгоф описывал в своей «Бессмертной трилогии», как несколько раз ездил в Ташкент и Бухару вместе с Сергеем Есениным, откуда они привозили несколько пудов сухофруктов, муки и риса на продажу владельцам кафе и в подарок друзьям. В сущности, все продукты, получаемые населением по карточкам Наркомпрода, реализовывались через «черный рынок» — и на фоне падения производства и гиперинфляции (за 1918–1922 годы количество денег в обращении возросло в 634 раза) мешочничество и нелегальная или полулегальная торговля спасали представителей тех классов, которые прежде были самыми обеспеченными, а теперь обнищали. Об этом оставил любопытные воспоминания коммерсант барон Николай Врангель (отец Петра Врангеля): «…Весь город, от мала до велика, обратился в торгашей, все что-нибудь продавали, чем-нибудь промышляли. Княгиня Голицына, начальница Ксенинского института, пекла булки и продавала их на улицах, командир Кирасирского полка Вульф чинил сапоги, баронесса Кнорринг содержала кофейню на Бассейной, княгиня Максимени — закусочную на Караванной, жена бывшего градоначальника вязала и продавала веревочные туфли, офицеры Кавалергардского полка работали грузчиками».

Когда к 1919–1920 годам истощились дореволюционные запасы товаров широкого потребления, начало возникать производство продукции для мешочников — к счастью, владельцам самых мелких фабрик удалось спасти их от национализации. В итоге именно «профессиональные» мешочники  и спекулянты, а также взаимодействующие с ними предприниматели стали основой будущего класса нэпманов: за счет их деятельности к 1921 году было обеспечено «буржуазное накопление» в размере 150 млн рублей — так, объем частного торгового капитала превысил капиталы Центросоюза в 7–8 раз. 

Организатор денежной реформы 1922–1924 годов, нарком финансов Григорий Сокольников

Плохая политика — хорошая экономика. Или наоборот?

«История не знала еще такой грандиозной катастрофы» — писал об этом времени Герберт Уэллс («Россия во мгле», 1920), побывавший в нашем Отечестве дважды: в 1914 и 1920 годах. После окончания Гражданской войны, когда по стране прокатилось несколько волн крестьянских волнений (восстали десятки тысяч, более полутора тысяч были расстреляны) и фабричных забастовок, полный провал политики «военного коммунизма» стал очевиден. Кронштадтский мятеж (март 1921 года), в котором матросов Балтийского флота (представлявших собой сплошь выходцев из деревни) поддержали петроградские рабочие, продемонстрировал необходимость скорейшей перемены экономического курса.

Еще месяцем раньше на страницах газеты «Правда» была открыта дискуссия о замене продразверстки продналогом — ее итогом стала резолюция X съезда РКП(б) (8–16 марта 1921 года) «О замене разверстки натуральным налогом», оформленная соответствующим декретом ВЦИК. Она и ознаменовала начало новой экономической политики, среди главных задач которой были снятие социальной напряженности и восстановление народного хозяйства, укрепление советской власти и создание плановой экономики нового типа. Владимир Ленин вывел в своей статье «О продовольственном налоге» основные формы реализации НЭПа: кооперация, аренда, концессия, торговля. Так должен был выглядеть «государственный капитализм» — программа возрождения экономики силами частного капитала под контролем государства.

Крестьянин теперь мог сам распоряжаться собственной продукцией после уплаты фиксированного натурального налога — в том числе продавать ее на рынке. Более того, величину налога было обещано постоянно снижать по мере восстановления транспорта и промышленности. Налог взимался в виде процентов или долевого отчисления от произведенных в хозяйстве продуктов и носил прогрессивный характер, притом землевладельцам еще до начала весенних полевых работ обещали сообщать его размеры. Впрочем, 1921 и 1922 годы, ознаменовавшиеся окончательным истощением довоенных запасов и засухой в ряде районов страны, были отмечены продолжением волнений крестьянства и его миграцией в поисках более благодатных земель — так что в борьбе с голодом власти вынуждены были не только принять помощь таких международных организаций, как American Relief Administration, но и идти на уступки по дополнительному снижению налога. Так или иначе, стимулирование развития крестьянского хозяйства привело к тому, что уже в 1925 году посевные площади стали равны довоенным. Одним из самых успешных механизмов НЭПа стало развитие кооперации — и в деревне, где такая практика имела место еще на рубеже XIX–XX веков, оно проходило особенно успешно. К показательному 1925 году кооперативы объединяли около 28% всех крестьянских хозяйств; на тот момент функционировало и 25,6 тыс. сельских потребительских обществ. Возрождалась кооперативная обрабатывающая промышленность: табачные, сахарные, консервные, масло- и сыродельные кооперативы.

Ощутимым достижением НЭПа явилось возрождение мелкого и среднего предпринимательства — стремительно появлялись акционерные общества, полные товарищества, товарищества с ограниченной ответственностью и другие объединения всех мыслимых и немыслимых конфигураций. В феврале 1922 года был зарегистрирован устав первого советского АО «Кожсырье», а к 1927 году появилось 94 объединения такого типа. Акционируя свои предприятия, государство одновременно привлекало в них частные капиталы и давало им возможность вести хозрасчет. Денационализируя промышленность, власти сдавали мелкие и средние предприятия в аренду новым предпринимателям, среди которых особенно преуспели производители товаров «народного спроса» — за три года их показатели достигли уровня 1913 года.

Для установления утраченных в годы Гражданской войны торговых связей между регионами были восстановлены биржи и биржевая торговля: уже в 1921 году действовало 7 бирж, спустя пять лет — 118: они охватывали половину оптового оборота. Тем же целям служило возрождение ярмарок — товарооборот крупнейшей из них, Нижегородской, составлял 50% от уровня 1913 года. В Москве состоялась всероссийская контрактовая ярмарка — прообраз современных экономических форумов: там устанавливались региональные контакты, определялся баланс спроса и предложения, заключались сделки.

Несмотря на не слишком успешные попытки привлечения иностранного капитала в форме концессий (в годы НЭПа действовало 65 предприятий этого государственно-частного типа, но удельный вес их продукции не превышал 1%), его роль оказалась очень заметна в восстановлении нефтепромышленности. British Petroleum, Standard Oil, Barnsdall и еще несколько европейских и японских компаний получили в Советской России концессии на добычу нефти (к 1930 году она впервые после максимально продуктивного 1901 года достигла 10,2 млн тонн) и ее экспорт.

Тем временем восстановление кредитных учреждений во главе с Государственным банком способствовало созданию системы денежных налогов и доходов, выработке норм бюджетного права, введению системы финансовой отчетности. К 1926 году около 60 банков конкурировали друг с другом, стремясь к привлечению депозитов через повышение процента и привлечению клиентов выгодными кредитными условиями. Уже к концу 1921 года установились корреспондентские отношения со шведским и германским банками, что способствовало налаживанию переводных операций с заграницей; в то же время доходы от валютных операций Госбанка обгоняли доходы от торговли. Поначалу, правда, вся его внутренняя деятельность была затруднена из-за вконец расстроенного денежного обращения, потому ссудный процент по кредиту достигал 144% годовых. Мелкие заемщики, будучи не в состоянии выплатить такие суммы деньгами, в какой-то момент завалили банк своей продукцией — дровами, железом, мукой… Постепенно ставка была снижена.

Едва ли не самым грандиозным достижением НЭПа оказалась денежная реформа, проведенная в 1922–1924 годах под руководством наркома финансов Григория Сокольникова, противника завышенных хозяйственных планов и стимулирования промышленности ценой инфляции, сторонника «медленного, постепенного и осторожного осуществления социализма на деле». В основе реформы лежала идея параллельного использования двух валют: совзнаков и новых золотых червонцев, на 25% обеспеченных золотом, а на 75% — краткосрочными векселями и легко реализуемыми товарами. Соотношение обмена этих денег составляло соответственно 60 тыс. к одному. В феврале 1924 года оставшиеся в обращении совзнаки были выкуплены у населения Госбанком — золотые червонцы к тому моменту уже ценились на мировых валютных биржах выше английского фунта стерлингов. Правда, лишь до второй половины 1926 года, когда Госбанк отменил свободную куплю-продажу иностранной валюты на внутреннем рынке, а потом запретил и вывоз отечественных денег за границу.

«Нэпман Звавич гуляет. Он хапнул кредит. Из Промбанка бухгалтер с ним рядом сидит»

Новые предприниматели эпохи НЭПа редко оказывались выходцами из прежнего торгового и предпринимательского сословия — его уцелевшие представители либо уже вывезли в Европу остатки капиталов, либо устроились на службу в советские учреждения, либо жили на накопления в ожидании лучших времен. В нэпманы подались в основном ремесленники, демобилизованные солдаты, домохозяйки и мелкие служащие, успевшие сколотить какой-никакой капитал в годы повсеместного мешочничества. Вкладываясь преимущественно в продажу продуктов питания и табака, они способствовали формированию основных капиталов именно в торговле — уже позже те изредка превращались в источники финансирования промышленного производства.

В годы расцвета НЭПа в частном секторе появились владельцы по-настоящему крупных состояний, но в целом риск вложений в промышленность был слишком высок для непрофессиональных предпринимателей — да и правовая ситуация никак не гарантировала здоровую предсказуемость в поведении как частных, так государственных производителей. При этом монополия на оптовую торговлю (до 80%), развитие транспорта, заготовку любого сырья и на сельскохозяйственные закупки сохранялась за государством — как и основные финансовые ресурсы. Важнейшим инструментом контроля над экономикой, как это было и до революции, оставался госбюджет. С учетом же того, что еще в самом начале против введения НЭПа возражала значительная часть партийной верхушки, чиновники самых разных ведомств не отказывали себе в удовольствии «покошмарить бизнес». Неудивительно, что предпринимательская активность была не слишком высока и в то же время на редкость изобретательна.

Прокурор Иван Кондрушкин наглядно описал в своей книге «Частный капитал перед советским судом» (1927 год) типичную для тех лет схему взаимодействия между коммерсантами и фискалами: «…Всякого рода предприниматели, укрываясь под вывеской государственных учреждений, работали как частные подрядчики, причем взятка за предоставление подряда давалась натурой: продуктами, предметами первой необходимости. Так, под вывеской государственного учреждения «Мосмет» работал представитель бывш. строительной конторы инженера Бари, подрядчик Лошинский, «заинтересовывая» сотрудников НКПС мукой, крупой, рисом и т. д. Лошинский получал от государства все: инструменты, материалы, подвижной состав, оплату «по себестоимости» и 25% отчислений в свою пользу, не имея сам никакого технического персонала. В результате компания Лошинского, обирая государство, эксплуатировала рабочих, озлобляя и раздражая их. Лошинского поддерживали во всех инстанциях материально им заинтересованные инженеры и ответственные сотрудники НКПС: Калмычин, Ряснянская, Лебедев, Рубан, Майер, Зак». Нередко предприниматели сбывали дефицитный товар, принадлежащий одной государственной организации, другой, сначала завысив на него цену, а потом разделив прибыль с отпустившим товар чиновником. В целях конспирации перепродажу одного и того же товара иногда осуществляли несколько раз.

Когда в середине 1920-х годов власти начали наступление на частную торговлю, ее представители оперативно кооперировались и продолжали еще некоторое время с успехом конкурировать с госкооперативами. Предсказуемое повышение налогов привело к росту коррупции, показательная борьба с которой породила новые повышения и юридические препоны. Эта традиционная российская игра, в которой с каждым годом оставалось все меньше участников, продолжалась до начала Большого террора, когда на прежние схемы отваживались только совсем уж отчаянные рвачи из обеих «команд».

Дурная слава нэпманов оказалась куда прочнее их бизнес-достижений: новые предприниматели еще долгие десятилетия оставались героями фельетонов и анекдотов. Советские журналисты частенько цитировали по случаю, например, строки из стихотворения Владимира Луговского «Нэпман Звавич» (1957): «Нэпман Звавич гуляет. Он хапнул кредит. / Из Промбанка бухгалтер с ним рядом сидит, / Говорит, что с такими дельцами вперед / Наша мудрая власть до победы пойдет» или «Нэпман Звавич гуляет. Он тверд и речист. / Вот он, новый российский капиталист: / Где медведем рванет, где змеей проползет, / От расстрела ушел, в президенты пройдет».

«Частник отступает по всем фронтам»

Как известно, чем больше планирует государство, тем труднее становится планировать индивиду. Создав (пусть и не слишком последовательно) экономическую систему смешанного, «полурыночного» типа, НЭП обеспечил быстрый подъем производственных сил страны и повышение уровня жизни всех слоев общества, восстановил хозяйство и сформировал главные условия для его последующей модернизации. Однако задуманная в середине 1920-х годов индустриализация требовала гигантских капиталовложений и максимального числа рабочих рук — дефицит обоих этих ресурсов большевики планировали восполнить за счет крестьянства. Началом свертывания НЭПа стало принятие в начале 1928 года «Закона о самообложении в деревне», который вновь вводил чрезвычайные меры по изъятию крестьянского хлеба.

К слову, у самих крестьян, как и у пролетариата, НЭП давно вызывал глухое раздражение. Кроме условно объективных причин (например, ценового дисбаланса, который в 1927–1928 годах в очередной раз привел к карточной системе снабжения рабочих), свою роль сыграла и пропаганда. Предприниматели позиционировались вовсе не как главные участники положительных перемен, а как их противники — газетные заголовки в последние годы НЭПа напоминали военные сводки: «Командные высоты в наших руках. Социализм побеждает. Частник отступает по всем фронтам», «Никаких поблажек частному капиталу». Словом, НЭП уже никак не вписывался в картину «светлого будущего» основной массы советских граждан — защитить его было некому.

Формально отмена новой экономической политики произошла в 1936 году с принятием «Сталинской конституции», однако к этому моменту уже были свернуты все концессии и уничтожены последние островки частного предпринимательства. Страна взяла курс на командно-административный социализм с присущим ему внеэкономическим принуждением, милитаризацией труда и плановой экономикой — которая, как стало ясно позже, учла в своих планах все, кроме разве что экономики.